Неточные совпадения
Пахом соты медовые
Нес
на базар в
Великое,
А два братана Губины
Так просто с недоуздочком
Ловить коня упрямого
В свое же стадо шли.
Я пошла
на речку быструю,
Избрала я место тихое
У ракитова куста.
Села я
на серый камушек,
Подперла рукой головушку,
Зарыдала, сирота!
Громко я звала родителя:
Ты приди, заступник батюшка!
Посмотри
на дочь любимую…
Понапрасну я звала.
Нет
великой оборонушки!
Рано гостья бесподсудная,
Бесплемянная, безродная,
Смерть родного унесла!
Грозит беда
великаяИ в нынешнем году:
Зима стояла лютая,
Весна стоит дождливая,
Давно бы сеять надобно,
А
на полях — вода!
Великие сподвижники
И по сей день стараются —
На дно морей спускаются,
Под небо подымаются, —
Всё нет и нет ключей!
Нет
великой оборонушки!
Кабы знали вы да ведали,
На кого вы дочь покинули,
Что без вас я выношу?
Ночь — слезами обливаюся,
День — как травка пристилаюся…
Я потупленную голову,
Сердце гневное ношу!..
Жалеть — жалей умеючи,
На мерочку господскую
Крестьянина не мерь!
Не белоручки нежные,
А люди мы
великиеВ работе и в гульбе!..
—
А Клим ему в ответ:
«Вы крепостными не были,
Была капель
великая,
Да не
на вашу плешь!
Стародум. А! Сколь
великой душе надобно быть в государе, чтоб стать
на стезю истины и никогда с нее не совращаться! Сколько сетей расставлено к уловлению души человека, имеющего в руках своих судьбу себе подобных! И во-первых, толпа скаредных льстецов…
По случаю бывшего в слободе Негоднице
великого пожара собрались ко мне, бригадиру,
на двор всякого звания люди и стали меня нудить и
на коленки становить, дабы я перед теми бездельными людьми прощение принес.
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить, что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму,
на семи горах построен,
на коих в гололедицу
великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Только
на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что
великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду
на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
И началась тут промеж глуповцев радость и бодренье
великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой.
На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Является
великое изобилие звонкой монеты, которую, однако ж, глуповцы презирают и бросают в навоз, а из навоза секретным образом выкапывают ее евреи и употребляют
на исходатайствование железнодорожных концессий.
— То есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? — сказала Лидия Ивановна. — Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуплен. Pardon, — прибавила она, глядя
на опять вошедшего с другой запиской лакея. Она прочла и
на словах ответила: «завтра у
Великой Княгини, скажите». — Для верующего нет греха, — продолжала она разговор.
— Проходит
великая княгиня с каким-то послом, и
на его беду зашел у них разговор о новых касках.
Кити настояла
на своем и переехала к сестре и всю скарлатину, которая действительно пришла, ухаживала за детьми. Обе сестры благополучно выходили всех шестерых детей, но здоровье Кити не поправилось, и
великим постом Щербацкие уехали за границу.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала,
на гордости, и его, по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не
велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
Он посвятил всего себя
на служение этому
великому делу и забыл думать о своей книге.
Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь
на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались
великие древние мастера.
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь
на твое величие и горжусь, что у меня друг такой
великий человек. Однако ты мне не ответил
на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в глаза Облонскому.
В то время как они говорили, толпа хлынула мимо них к обеденному столу. Они тоже подвинулись и услыхали громкий голос одного господина, который с бокалом в руке говорил речь добровольцам. «Послужить за веру, за человечество, за братьев наших, — всё возвышая голос, говорил господин. —
На великое дело благословляет вас матушка Москва. Живио!» громко и слезно заключил он.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла
на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь
великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
Она вышла
на середину комнаты и остановилась пред Долли, сжимая руками грудь. В белом пенюаре фигура ее казалась особенно
велика и широка. Она нагнула голову и исподлобья смотрела сияющими мокрыми глазами
на маленькую, худенькую и жалкую в своей штопанной кофточке и ночном чепчике, всю дрожавшую от волнения Долли.
В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы; рука ее, опираясь
на мою, дрожала; щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во все время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, — а это
великий признак!
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в
великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал
на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением.
Но поручик уже почувствовал бранный задор, все пошло кругом в голове его; перед ним носится Суворов, он лезет
на великое дело.
Спит ум, может быть обретший бы внезапный родник
великих средств; а там имение бух с аукциона, и пошел помещик забываться по миру с душою, от крайности готовою
на низости, которых бы сам ужаснулся прежде.
И не раз не только широкая страсть, но ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому разрасталась в рожденном
на лучшие подвиги, заставляла его позабывать
великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть
великое и святое.
С первых начал нáчал он ему жаловаться
на необразованность окружающих помещиков,
на великие труды, которые ему предстоят.
С соболезнованием рассказывал он, как
велика необразованность соседей помещиков; как мало думают они о своих подвластных; как они даже смеялись, когда он старался изъяснить, как необходимо для хозяйства устроенье письменной конторы, контор комиссии и даже комитетов, чтобы тем предохранить всякие кражи и всякая вещь была бы известна, чтобы писарь, управитель и бухгалтер образовались бы не как-нибудь, но оканчивали бы университетское воспитанье; как, несмотря
на все убеждения, он не мог убедить помещиков в том, что какая бы выгода была их имениям, если бы каждый крестьянин был воспитан так, чтобы, идя за плугом, мог читать в то же время книгу о громовых отводах.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас
великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду,
на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Точно ли так
велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды
на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещиками Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов «полежать» и «завалиться», которые в большом ходу у нас
на Руси, все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие сны
на боку,
на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями); все те, которых нельзя было выманить из дому даже зазывом
на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками; словом, оказалось, что город и люден, и
велик, и населен как следует.
Коллекция книг
на собственной если не была так
велика, как
на нашей, то была еще разнообразнее.
Эта простая мысль отрадно поразила меня, и я ближе придвинулся к Наталье Савишне. Она сложила руки
на груди и взглянула кверху; впалые влажные глаза ее выражали
великую, но спокойную печаль. Она твердо надеялась, что бог ненадолго разлучил ее с тою,
на которой столько лет была сосредоточена вся сила ее любви.
Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком
велика, а главное потому, что
на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
О
великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость бога, твоя любовь так
велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком… И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился
на землю!..
Взял он его про запас,
на торжественный случай, чтобы, если случится
великая минута и будет всем предстоять дело, достойное
на передачу потомкам, то чтобы всякому, до единого, козаку досталось выпить заповедного вина, чтобы в
великую минуту
великое бы и чувство овладело человеком.
—
Великий господин, ясновельможный пан! я знал и брата вашего, покойного Дороша! Был воин
на украшение всему рыцарству. Я ему восемьсот цехинов дал, когда нужно было выкупиться из плена у турка.
Размешайте заряд пороху в чарке сивухи, духом выпейте, и все пройдет — не будет и лихорадки; а
на рану, если она не слишком
велика, приложите просто земли, замесивши ее прежде слюною
на ладони, то и присохнет рана.
Крепко задумался Бульба. Вспомнил он, что
велика власть слабой женщины, что многих сильных погубляла она, что податлива с этой стороны природа Андрия; и стоял он долго как вкопанный
на одном и том же месте.
Повторить эти слова ему не пришлось. В то время как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит
на великих праздниках.
Летика размотал удочку, приговаривая стихами,
на что был мастер, к
великому восхищению команды...
На второй неделе
великого поста пришла ему очередь говеть вместе с своей казармой. Он ходил в церковь молиться вместе с другими. Из-за чего, он и сам не знал того, — произошла однажды ссора; все разом напали
на него с остервенением.
— Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно
великие люди, мне кажется, должны ощущать
на свете
великую грусть, — прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь лет, толькосемь лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть
на эти семь лет, как
на семь дней. Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее
великим, будущим подвигом…
Я сама
на себе чувствую, что если б у меня было такое
великое горе, то я бы тоже ушла от всех.
— А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш
на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что
на даровщинку, поскорей, без труда!
На всем готовом привыкли жить,
на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час
великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
Потому страданье, Родион Романыч,
великая вещь; вы не глядите
на то, что я отолстел, нужды нет, зато знаю; не смейтесь над этим, в страдании есть идея.
Гениальные люди из миллионов, а
великие гении, завершители человечества, может быть, по истечении многих тысячей миллионов людей
на земле.